«Понимаешь, ЧГ – самое замечательное место на свете, если ты спокойно взираешь на него со стороны и изредка оглушаешь ее обитателей своим появлением», — писала мне Анька У., которая уехала из Черноголовки раньше всех нас, в 1996 году. Так и есть, теперь и я, уже довольно давно, взираю со стороны, и прогуливаясь с детьми по улицам своего детства, травлю разные байки: «А вот это недостроенное здание было здесь всегда, только раньше оно не было обнесено забором, и две девочки из нашего дома – Ира и Лена – играли на арматуре, как на качелях-весах, а потом Лена резко спрыгнула, и арматурина отскочила Ире прямо в глаз. Ире пришлось сделать операцию, и когда она вернулась из глазной больницы, то рассказала, что телевизор в темноте смотреть вредно. С тех пор мы в ее присутствии телевизор только со светом смотрели». После каждой такой истории я задумываюсь: а если бы я никогда не уезжала отсюда, если бы прожила здесь непрерывно 30, 40, 50 лет, то что за мысли посещали бы меня, когда я проходила бы мимо недостроя, «мимо храмов и баров, мимо шикарных кладбищ»? Зажигались бы в моей голове отдельные воспоминания при взгляде на дома, окна, дорожки и улицы или это был бы просто воздух моей жизни – густой и плотный палимпсест ароматов?
Каково это было бы, прожить всю жизнь в одном и том же месте? Детский сад, школа, работа, дети, снова детский сад, снова школа… Наверное, ко второй школе ты стоишь на своей поляне, как дуб Андрея Болконского – ты застолбил это место, ты пронизал почву своими корнями, ты даешь надежную тень мелким тварям. Ты шикааарный! Другое дело – кочевники. За первые 9 лет совместной жизни мы с Андреем переезжали 10 раз. Каждый раз по-быстрому воздвигали вокруг себя походный бивуак – колышки вбили, тент натянули, уфф, значит, ночью не зальет. Полгода постояли, свернули свой маленький мирок и снова тронулись в путь. Но с каждой стоянки у нас оставались какие-то образцы почвы, какие-то травинки и листья прилипали к нашей палатке, запахи приставали и пропитывали ее. Иногда у нас рождались дети, иногда к нам прибивались дикие лошади и не особо рогатый скот – постепенно из пары туристов мы превратились в многоголосый табор.
И теперь каждое лето я волоку свой табор из-за моря, заталкиваю в лифт и возвожу на пятый этаж девятиэтажного дома. Родовое гнездо. В моей комнате уже почти не осталось моих примет – последние лет 15 она чуть по чуть, как бы исподтишка меняла отдельные детали обстановки. Первым со стены на дачу переехал ковер, под ним обнажились обои с девочками и ежиками (обнажились, впрочем, только обои, а девочки и ежики как были, так и остались в целомудренных платьицах и колючках). Весь этот зоопарк, цитаты из «Котлована», сердечки и надписи «Маша + Андрей» заклеили новыми голубыми обоями. Чуть позже односпальная кровать «Юность» сменилась двуспальным диваном без названия. Письменный стол был вытеснен детской кроваткой, красный светильник перестал подходить к интерьеру, люстра вдруг оказалась слишком массивной. Короче. Этой весной папа распилил пианино, потому что самовывезти его никто не захотел. Теперь из старого осталась только надпись на куске ватмана: «Пока мы недовольны жизнью, она проходит». Седьмой класс, 1994 год – мы с Олей Л. вывели разными цветами по трафарету штук десять разных афоризмов и развесили в школьном кабинете №217. А когда они всем надоели, мы их сняли, и две я забрала домой – оранжевую «Пока мы недовольны жизнью» и зеленую «Счастлив тот, кто умеет не сожалеть о невозвратном». Так в общем-то и живу с тех пор.
А прямо сейчас стою на балконе, откуда мама махала мне рукой. Я оборачивалась и махала ей в ответ, проходила несколько шагов, снова махала и так, покуда не исчезну из ее поля зрения в арке дома напротив. «Походка у тебя, как у отца. Точно так же подгребаешь ногой. Сверху это особенно заметно», — вздыхала она, когда я возвращалась. Мама накрывает на стол – обед у нас всегда в 12:15. В детстве родители приходили в обеденный перерыв домой – так поступала вся Черноголовка, на две трети состоявшая из научных сотрудников, которые на работу ходили пешком. Дальше почти всех научных институтов расположен завод – до него чесать минут 30 – 40, зато на обед и с обеда работников доставляет автобус. Кажется, сейчас обеденный рейс всего один, но давным-давно их было два; мой папа всегда приезжал на первом и ровно в 12:15 был дома.
Больше 20 лет назад у отца появилась машина, но время обеда все равно осталось прежним, поэтому я стою на балконе и высматриваю Илью. Под нашими окнами всегда был газон, но видимо, пару-тройку дней назад (а правда, когда?) там вырос настоящий лес и заслонил дорожку. Мы с мамой больше друг другу не машем, и Илью мне не разглядеть. Три часа назад он умчался в соседний двор и пока не возвращался. Но вдруг он уже проголодался и бежит домой – я все силюсь разглядеть его силуэт сквозь зеленую листву. Общественность, говорят, бьет тревогу: мол, у современных детей теперь другое детство – ни тебе казаков-разбойников, ни вышибал. Думаю, у современных детей просто больше выбора, но кто хочет, тот по-прежнему во дворе – футбол, козёл, перекладина, стоп-земля и самолетики попускать. Вот только если в гости друг к другу идут, то играют в «Монополию». А потом беспокойно спят.
— Ты, Илья, сегодня во сне разговаривал, — сообщаю.
— Правда? И что же я говорил?
— «Я покупаю ее за один рубль».
— Да? За один рубль? А что я покупал? Смоленскую площадь?
— Вот уж не знаю.
— Жаль. Жаль, я не сказал, — цокает языком. – Смоленская площадь – самая выгодная. Ну, не считая Арбата, конечно.
Хорошо бы, хорошо бы, думаю, свозить их на Смоленскую площадь. Не считая Арбата, конечно. Но этим летом мы невыездные. Так и представляю, как нам с зычным Фёдором в маршрутке объясняют, как надобно с младенцами обращаться, и не еду никуда, от греха, так сказать. Вот и сидим попеременно то на даче, то в Черноголовке и принимаем гостей. Или читаем письма. Кроме письма от Аньки У., я откопала еще целую пачку.
«Привет, Анька.
Вот решил тебе письмо написать. О тяжелой местной жизни. Жить здесь очень даже непросто. Автобусы ходят редко, хотя и по расписанию, а после восьми вечера вообще не ходят. Душ работает плохо, с горячей водой тож засада. Непонятно, чего тут европейского. В Черноголовке все значительно лучше. Общага тутошняя – воспоминание о коммуновской молодости, душ с туалетом в коридоре, в комнате только раковина. Вся мебель, кроме стула, привинчена к полу. Окна нет. Есть только дверь на балкон. Белье нужно стирать самому…».
Это физик Дима И., который в своей аспирантской юности отправился на пару месяцев в командировку во французский Гренобль, году этак в 2000. Сегодня он кандидат в депутаты черноголовского Совета Депутатов и председатель совета многоквартирного дома. «Последовательно отстаивает права жителей, в теме проблем ЖКХ, на этой работе зарекомендовал себя положительно», — сообщают о нём анонимы на местном форуме. Охотно верится – уже 20 лет назад Дима И. был неравнодушен к проблемам ЖКХ.
«Лишения и несчастья начались сразу по отправлении поезда. Совершенно невероятным, неясным и, скорее всего, чудесным образом в нашем «купе» (ехали, понятно, в плацкарте) оказались пять человек. Далее, под предлогом освобождения третьей полки для грузов завалили всё моё место (верхнее, N16) матрасами в два слоя. Таким образом на три полки осталось пятеро претендентов, причем на момент обнаружения этого радостного факта пятый мирно дрых на своей верхней полке N14. Теперь четыре человека претендовали на две полки. Две девушки и два молодых человека. Девушки решили проблему размещения очень быстро – они просто улеглись на полке парой. На совершенно законных основаниях второй молодой человек (который оказался Антоном) лёг спать на своём месте N15. Я остался сидеть без места. Хотя девушки и советовали лечь на полку вдвоём, я отказался, т.к. с ориентацией у меня всё, вроде, в порядке и (ай-ай!) что могут подумать проходящие мимо люди!»
Эта душещипательная история, похожая на задачу математического кружка о переправе через реку волка, козы и капусты, случилась с Гришей Ш. в июле 1997 года по дороге на Летнюю экологическую школу. Впоследствии он временно стал генетиком, но очень быстро переквалифицировался в финансовые контролеры. Место номер 16, место номер 15 – вот кто другой бы эти циферки и не запомнил вовсе. Интересно, занимают ли его до сих пор проблемы логистики и размещения?
Я вздрагиваю – кто-то теребит меня за ногу. Это полдневный Фёдор вышел на охоту за дозревающими помидорами. Он каждый день приползает на балкон, залезает своей когтистой лапкой в ящик и хладнокровно приканчивает самый красный. А Ильи всё нет, надо таки спуститься с пятого этажа и позвать его – обед-то стынет.
Добрая Анна 