Последняя черешня

В детстве лето каждый год начиналось с первой черешни. Она, как графиня Вишня, прибывала на скором поезде Ростов-на-Дону – Москва, в деревянном ящике с дырками – чтобы не задохнуться. Черешневый ящик передавал с проводницей мой дедушка Коля, который на пяти сотках вокруг своего дома в Азове выращивал также виноград, абрикосы, груши и помидоры. Но черешня была однозначно самым лучшим фруктом. И овощем. Гладкая, блестящая, ароматная, мясистая, в «удачные» годы в прямом смысле мясистая – в каждой могло сидеть по червяку. Помню, как мы это обнаружили, когда уже доедали содержимое ящика – сидели за столом и так объелись, что кто-то для разнообразия стал лениво расковыривать черешни руками, а там – опля! – в каждой новая жизнь. Но в детстве все на пользу, даже червяки.

— А когда прадедушка Коля был маленьким, он носил набедренную повязку? – это уже была не я, это интересовалась Яся, рассматривая книгу про первобытных людей.
— Ха-ха! Когда дедушка Коля был маленьким, он жил в деревне Александровка и ходил в школу. В каждый класс по два раза.
— Это почему?
— А потому что после очередного отита он почти оглох на правое ухо, а школьные учительницы в четные годы имели обыкновение стоять справа от него – он ничего не слышал и был отстающим.
— Правда? В четные годы всегда справа? Каждый день?
— Нет, неправда, но слышал он действительно плохо и на второй год оставался несколько раз. Так что к лету 1942, когда ему стукнуло 15, а Ростовскую область оккупировали немцы, успел закончить четыре класса. Этого, впрочем, оказалось достаточно.

— Объезжать лошадей несложно, — рассказывал дедушка. – Надо просто запрыгнуть на нее, схватиться за гриву и держаться крепко-крепко. И ждать, пока она уморится. Если уморишь ее, она понимает, что ты сильнее, и всё, тогда можно ее учить под седлом ходить или запрягать.
— И что же? Вы совсем не боялись?
— А чего бояться? Она молодая, быстрая, несёт тебя туда, сюда, далеко уносит, может полдня носить, а ты вцепись покрепче и держись.
— Но ведь падали, наверное?
— Может быть, один или два раза, — с ударением на вторую «а» говорил дедушка. – А вообще нет, потому мне и велели это делать. В колхозе, пока другие ребята в полях копают, зерно сеют, я с лошадьми. Многие тоже хотели, приходили, говорили: «Дай прокатиться». А я: «На, бери». Но залезут и не могут удержаться.
— А как же у Вас так хорошо получалось? Кто-то научил?
— Да как-то само. Но я недолго этим занимался. У нас в деревне кузнец был, я к нему приводил лошадей подковать, и он мне показал, как подковы делать. Я стал ему помогать. Он позвал моего отца и говорит: «У него хорошо выходит, талант, пусть занимается.» И стал я с ним в кузне работать, мы там все делали – цебарки, инструменты.
— А потом?
— После войны меня в армию забрали на три года, вернулся и уехал в Азов, пошел на завод кузнецом. Там всю жизнь и работал.

Все металлические изделия, что были в доме – вёдра, кастрюли, ножи, топоры и кучу инструментов, названий которых я никогда не знала, – дед выковал сам. Мы к нему ездили каждое лето, и каждое лето я удивлялась. В нем невероятным образом сочетались мягкость и твердость – у него была властная мать и две властные жены (не одновременно, последовательно). С каждой из жен он прожил по 28 лет, и обеим позволял собой управлять – казалось, что он подчиняется легко и с удовольствием, с радостью принимая их руководство.

Но были некоторые сферы, в которых он бывал исключительно тверд, просто несгибаем. Например, в зеленый чай он всегда добавлял чуточку кофе, для запаха, потому что кофе он любил, а зеленый чай – нет, но вторая жена настаивала на том, что зеленый чай полезен. Или, например, он считал, что дети должны быть мальчиками, и своей первой жене (моей бабушке) строго сказал: «Если родится девчонка, выгоню из дома», но обошлось – родился мой папа.

К счастью для меня, папа впоследствии в этом щекотливом вопросе оказался весьма беспринципным и не просто допустил мое рождение, но даже не расстроился. А дедушка ко мне всегда относился как к дочери сына, и я ощущала нашу связь как не прямую, а будто бы  опосредованную папой. Мы никогда не были очень близки – я даже обращалась к нему всегда на Вы. И вдруг он реально заинтересовался мной и моей семьей, когда родился мальчик Илья – в свои 82 дедушка даже приехал из Азова в Черноголовку посмотреть на правнука.

Две недели назад я была в Азове. Виноградник, который дедушка особенно любил, почти весь вымерз, и двор казался непривычно голым. Две черешни стояли усыпанные, но ягоды были зеленоватые. «Еще неделька, и будут совсем готовы», — заверил папа, а дедушка лежал в постели, совсем слабый, и уже не вставал.
— Славик приходил, мы нарвали ему черешен – тех, что поспелее, — рассказал папа деду.
— А я ведь распланировал уже всю черешню – кому и сколько я раздам, — вздохнул дедушка. – А теперь что? Ээх, всё равно уже… – и он грустно махнул рукой.

Еще два года назад, когда ему было 86, он сам взбирался на крышу сарая и оттуда по мосткам и доскам, которые соорудил и закрепил на разной высоте на ветвях дерева, добирался до самой макушки. Чтобы побольше оборвать и раздать. Тому, кому он ее распланировал.

Когда, повидав деда, я уезжала обратно в Лондон, папа нарвал мне черешни, и мы набили ею пятилитровый «баллон» — почему-то мне казалось очень важным непременно взять ее с собой.
— Может, надо сделать дырки в бутылке? – предложил папа.
— Да за 12 часов-то не задохнется, — хором ответили мы с мамой.
Дома я первым делом бросилась открывать баллон –  характерный «чпок» и запах забродившей ягоды. Таки задохнулась.

Спустя два дня после моего отъезда дедушки не стало. В последние пять дней шел дождь, но, как это бывает с особенно хорошими людьми, ровно когда дедушку хоронили, небо прояснилось, и вышло солнце, а потом снова все заволокло. Черешня покраснела, налилась, и, казалось, сама просилась в баллоны и цебарки, однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что она вся сгнила, прямо на дереве. Выходит, больше никому и не досталось – только нам со Славиком.

Дедушка любил мастерить, повсюду вокруг себя он создавал какие-то причудливые конструкции, которые и описать-то толком невозможно – ручки, рычаги, навесы, сидушки, палочки-выручалочки, чтобы, не вставая с кровати, прикручивать громкость у радио. А теперь у нас есть Яся, которая точно так же непрерывно что-то мастерит из подручных материалов. Дедушка был оптимистом и всегда верил, что все устроится – держался за гриву крепко-крепко, а там уж куда вынесет. А теперь у нас есть Илья – порой он бывает ужасно расстроен, но точно, как прадед, никогда не унывает надолго. И когда я думаю об этом, то ощущаю, что связь с дедушкой на самом деле не опосредована папой, что связь эта прямая-прямая, и что жизнь продолжается.

Но когда я думаю, что черешня уже никогда-никогда не прибудет на Казанский вокзал в деревянном ящике с дырками, я тихонько плачу, потому что жизнь продолжается, но уже немного другая…